[filis-rufus]

С а г а

Мне волчья стая не даёт покоя…
Она меня преследует ночами,
Она летит за мной последу, воя,
Дыханье хриплое я слышу за плечами.
Но не проснуться мне, не возвратиться –
Там лапа в лапу с вожаком матерым
Взрывая тонкий наст, по снегу мчится,
Летит, как над кровавым полем ворон,
Моя душа…
Нет,- белая волчица…


* * *
Охота нынче была не особенно удачной. Впрочем, в придорожном трактире меня предупреждали, что в это время года волки невероятно осторожны и редко отбиваются от стаи. Но тогда, судя по всему, мне повезло…

Волк умирал. Его дыхание, с тихим хрипом вырываясь из пасти, на мгновение застывало в морозном воздухе причудливым узором, чтобы тут же раствориться без следа. Это был великолепный зверь: чистокровный волк без малейшей примеси собачьей крови, темно-серая с подпалинами шкура невероятной густоты и мягкости могла поспорить с любым персидским ковром, и если бы у волков существовало понятие об аристократии, то он мог бы, пожалуй, претендовать на королевский титул. Я медленно приближался, машинально перезаряжая арбалет - любое животное в минуту агонии становится крайне опасным, а уж чего ждать от такого зверя!.. Я уже подсчитывал в уме ту сумму,которую можно выручить, продав шкуру перекупщикам, когда волк медленно, из последних сил, приподнялся на слабеющих лапах и повернул голову в мою сторону. Наши взгляды встретились, и у меня перехватило дыхание…В его умных, почти человечьих глазах горела невыразимая благодарность. Благодарность за неумолимую стрелу, оборвавшую давно опостылевшую жизнь. Благодарность за подаренную возможность больше никогда ничего не решать
самому. Благодарность за смерть. Не в силах оторвать взгляда от стекленеющих глаз, словно в бреду я опустился на колени и дрожащими руками приподнял его голову. Мутная пелена заволокла мир вокруг…

… он всегда был не таким как все. Его шкура,слишком темная, чтобы быть незаметной на снегу, обрекала на неудачи всю стаю. У него хватило ума уйти самому, не дожидаясь, когда обозленные сородичи набросятся на
него, не оставив ни малейшего шанса на спасение - бороться со стаей в одиночку было бы чистым безумием. Он был еще молод, силен и ловок, чтобы выжить, а потому внушил себе, что так и должно было случиться, что он не создан для стаи. Он - одиночка, и это начинало ему даже нравиться. Было в этом что-то упоительное - нестись, куда глаза глядят, ни за что не отвечать и надеяться только на свои силы. Когда сияющий лунный диск взмывал в черное ночное небо, он посвящал ему свои самые красивые песни и поверял самые сокровенные мечты. Умолкая на миг, он с торжеством вслушивался в тишину, окружавшую его, и лишь кривил в усмешке губы, когда вдалеке раздавался робкий вой…
Он исходил все уголки герцогских угодий, никогда не ночуя в одном и том же месте дважды - мир был велик и это был его мир. И только в пору весенних сумерек, когда всё вокруг утопало в призрачной дымке, и воздух наполнялся запахом тающего снега и хрупкими звуками раскрывающихся почек, необъяснимая тоска закрадывалась в его мятущуюся душу… Тогда сильные лапы несли его туда, на берег крохотной речушки, где под нависшей скалой прятался вход в небольшую пещеру. Только там, вытянувшись на холодных камнях, обретал он относительный покой. Только там, словно растворившись во мгле, позволял он себе мечтать о несбыточном. Только там он был не один…

…он не знал, сколько лет его одиночеству - он не считал года. Он был по-своему счастлив и хотел, чтобы так было всегда, искренне хотел до того самого дня, когда в лихорадке погони вылетел на заснеженную поляну, окруженную ельником. Странное ощущение накатило на него, накрыв с головой… Словно душа его, непостижимым образом разделившись на две части, наблюдала за ним, притаившись среди темной хвои. Уже давно скрылся из вида злополучный кролик, уже легкая поземка припорошила следы, а он всё вертелся на одном месте, стараясь угадать источник своей тревоги. И только прищурившись до рези в глазах, интуитивно развернув голову к ближайшему сугробу, он увидел её… Увидел и не поверил. Белоснежная, без единого темного пятнышка шерсть отливала серебром, делая ее практически невидимой на фоне снежного покрывала. Некрупная, но удивительно гармонично сложенная, она лежала, полузарывшись в снег, и только улыбалась, когда он робко приблизился на дрожащих от непонятного смущения лапах. Он не знал, что нужно делать в таких случаях и поэтому просто опустился в снег напротив - нос к носу, постаравшись максимально точно повторить её позу, и поймал её взгляд…
…Этот взгляд, вобравший в себя бархатистость неба в безлунную зимнюю ночь, когда сияние звезд отражается в каждой снежинке. Взгляд, ясный, как солнце, взмывающее в весеннее васильковое небо. Взгляд, ласковый, как июньский ветер, что гонит пух цветущих тополей. Взгляд, жаркий и живительный, как костер в промозглый осенний вечер. Этот взгляд… Он купался в нем, как в горном ручье, смывая с себя тоску одиночества. Он упивался им, как утренней росой, утоляя жажду иссохшей души… И не
было произнесено ни звука, но сказано было так много, и сердце вдруг звонко забилось в унисон с другим, и внезапно исчезли все звуки, кроме её невесомого вздоха, и мир перестал существовать… А потом он повёл её туда, на берег крохотной речушки, под навес скал, в ту пещеру, куда никогда не отваживался заходить один. Лежа на мягком мху, он восхищенными глазами смотрел на неё, не решаясь до конца поверить в собственное счастье - ведь они были такими разными, но в то же время удивительно похожи в своем одиночестве, которому, казалось, пришел конец…
И только дикие звери да случайный охотник наутро могли прочесть на испещренном следами снегу волшебную сагу о свершившейся любви…

…он проснулся на рассвете. Утренний туман полз с реки, скрадывая всё: цвета и краски, звуки и шорохи. Медленно и осторожно, чтобы не разбудить её, он выбрался из логова и потрусил вдоль берега, а затем побежал - всё
быстрее, быстрее… Полузабытое ощущение свободы опьянило его, вытеснив из головы все мысли. Теплый ветер упругими струями, словно нежными руками, гладил его шерсть, наполняя всё его существо невыразимой легкостью, и он забыл обо всём ради этого неба, чья синева слепила глаза, ради щебета птиц, хрустальными колокольчиками звеневшего в его голове. И только по ночам смутное беспокойство охватывало его - тревожное чувство потери, и всюду мерещился чей-то укоризненный взгляд…
…Этот взгляд, пронзающий сердце, как стрела, пущенная беспощадной рукой бывалого охотника. Взгляд, вобравший в себя мудрость вековых вязов, растущих на вершинах гор, и тоску лебединых стай, заполнявших небо
осенней порой…

Сколько он жил так - месяц, два, больше?... Он старался не думать, заполняя свой день заботами настолько, что валился с лап от усталости и забывался тяжелым коротким сном там, где заставали его ночи. Он топил в призрачной
беззаботности и золоте коротких осенних дней робкие ростки воспоминаний - и это было его решение. А потом выпал снег, высеребрив каждую ветку, накинув на мир
белоснежное покрывало того самого непередаваемого оттенка, снег, который украл у него покой, оставив взамен лишь тяжелое чувство вины…

…он несся назад, понимая, что всё равно не успеет, чувствуя, что время и пространство предали его, превратившись из закадычных друзей в заклятых врагов. Даже перемахнув двумя прыжками замерзшую речушку и
увидев нетронутый снег у входа в пещеру, невероятным усилием воли он попытался заставить себя поверить, что еще не поздно всё исправить, всё вернуть и прожить заново, но веры не было…

Я тихо ухожу, я это понял…
Неровность, блик, игра теней и света,
Забыть и перестать, но нет, я помню…

…он метался из стороны в сторону, по тысяче раз заглядывая в те уголки, которые она так любила, цепким взглядом обшаривая каждую впадину в скале, каждый куст, каждое дерево…

…Ищу, не находя, я гибну, где ты?..

…стертые в кровь лапы немилосердно болели, но он не замечал этой боли - что значит боль тела по сравнению с болью души?!....

Нет, это не любовь, а нечто больше –
Любовь не так приемлет боль потери!
Видение, мираж, кошмар и что же?
Ведь мы с тобой не этого хотели…

…он звал её, срывая голос. Душа вытекала жгучими солёными каплями, его глаза, никогда не знавшие слез, туманились - и он ничего не мог с этим поделать. Да, впрочем, и не хотел…

Ни с кем и никогда, но лишь с тобою,
Ты не из тех утрат, что жизнь восполнит,

…и только рухнув без сил после бесплодных поисков, он
вдруг с пугающей ясностью осознал, что натворил. И понял, что никогда не найдет её… Как понял и то, что теперь она не одна…

Я тихо ухожу, мне нет покоя,
Я не прощен, покуда жив,
я помню…[1]

И больше незачем было жить. Сердце его разлетелось
мельчайшими брызгами, словно хрустальная чаша, опрокинутая на каменный пол неуклюжим служкой. Он поднял глаза к небу, но увидел лишь луну - серебряную монетку, жалкую плату за грехи, которые не искупит всё золото мира. Он взвыл, но только эхо ответило ему, словно оплакивая кого-то… И тогда он побежал. На негнущихся лапах, шаг за шагом преодолевая себя, он прочесывал лес метр за метром, выискивая след того, кто мог бы…, нет, кто должен был прекратить эту невыносимую муку. Того, чья стрела теперь стала пределом его желаний…

…Я так и не смог унести его оттуда. Сидя в придорожном трактире, я невидящими глазами смотрел на глиняную кружку с вином, которую поставил передо мной молчаливый трактирщик и даже вздрогнул от неожиданности, когда раздался звон разбитой посуды и тихий возглас:
- Господи, ну что мне с тобой делать?!
В недоумении я резко развернулся. Молодая женщина что-то огорченно втолковывала годовалому малышу, у ног которого в луже вина плавали черепки моей кружки.
- Простите его, сударь, он еще совсем маленький! - робко начала она, подхватив сына на руки. Всё ещё во власти своих мыслей, я рассеянно кивнул ей и хотел, было, отвернуться обратно к столу, но… её окрашенные в рыжеватый цвет волосы предательски серебрились у самых корней, и взгляд…
Этот взгляд, вобравший в себя…


январь - февраль 2004 года
[1] Стих. А. Федосеева.